Карен не любил работать по воскресениям. Оно и понятно. Кто же любит работать в выходные, да еще в такую рань.
Репродуктор на улице вещал что-то жизнерадостное. Бодрая музыка
врывалась через раскрытое окно вместе с прохладой. Дочка сделала
бутерброды и заботливо положила в его сумку. Умница растет. Помощница.
Он поцеловал ее в кучерявую макушку, еще пахнущую сладкими снами, и тихо
вышел. Жена работала ночью и он не хотел ее разбудить.
На улице вовсю светило солнышко, но грело еще не в полную силу. Организм
сразу ощутил утреннюю свежесть и одарил какой-то юношеской легкостью. В
свои сорок два года он успел уже многое. И воевал и голодал, но главное
все в семье были живы и здоровы. Профессия кормила, дочка подрастала,
остальное приложится.
Карен был столяром с золотым руками. С кабинетным столом он начал
возиться еще в пятницу, продолжил в субботу, но так и не успел
закончить. Пришлось выходить в выходной. Стол был старый, добротный, но
настрадавшийся за последние годы перемен.
Работа спорилась. Хозяином дома был какой-то известный врач. С соседней
комнаты разносились звуки скрипки и периодические удары ладонью по
столу. Мужской голос с раздражением требовал: -Сигизмунд соберись! Это
же Шуберт! Его нельзя пилить! Это не бревно! Ты не на субботнике
Сигизмунд! Его надо исполнять!
В ответ раздавались упрямые скрипучие звуки, видимо, гениальной музыки.
Фамилию нужно запомнить, подумал Карен. Блесну культурой пред дочкой.
Надо же, врач, а так в музыке разбирается... интеллигенция.
Ближе к обеду хозяин предложил отобедать. Карен с радостью согласился.
Увидев его хозяйка сразу засуетилась и морща носик куда-то упорхнула.
Молодая, холеная симпатичная. Но брезгливая. Хозяин же широким жестом
предложил присесть за огромный стол.
- Ну как там дела? Будет мне вечером отдых от семейного кошмара в родном кабинете?
Карен сдержано улыбнулся и кивнул головой.
Пахло борщем и свежеиспечеными булочками. Даже голова закружилась.
Домработница и принесла для него столовые приборы и большую глубокую
тарелку. Почему-то все домработницы одинаковые. Строгие, необъятные и
добрые. Но главное понимающие рабочего человека. В тарелку полился
густой наваристый борщец. До краев.
Молодец хозяин. Не побрезговал за один стол с пролетарием сесть.
Карен слегка поклонился столу, буркнул под нос слова благодарности и
приступил к трапезе. Он давно уже полюбил русскую кухню. Нужно отметить
борщ удался. На что уж его жена умела готовить, но видимо в ее борщах
ингредиентов не хватало. Времена-то не райские. Тут же все было как
надо. И свеколка и картошечка и даже говядинки кусок. Сочный, мягкий, с
прожилками. Такого борща он уже лет десять как не ел. Хозяин дома вдруг
оторвался от тарелки и слегка картавя спросил:
- Скажите уважаемый, Вы когда в последний раз были в консерватории?
Никогда, подумал Карен, но вдруг неожиданно для самого себя соврал.
- На прошлой неделе был. С дочкой вместе ходили.
- Вот видишь Сигизмурнд, - хозяин обрадованно обратился к малолетнему
мальчугану, - А ты говоришь рабочему классу не нужна классическая
музыка. Такая музыка, мальчик мой, нужна всем! Без нее жизнь похожа на
каторгу.
Мальчуган обреченно надувал щеки и вяло ковырялся в тарелке ложкой. Было
видно, что у него на этот счет свое, давно устоявшееся мнение.
Дальше ели молча. После обеда, Карен, наконец закончил свою работу.
За ним приехали ночью. Лейтенант в синей фуражке долго канителиться не
стал, но был последователен. Сначала назвал врагом народа, потом врезал в
зубы, затем закурил. Карен почувствовал, как рот наполняется кровью от
выбитого зуба и услышал, как тихо завыла в коридоре жена. По квартире
гремели сапоги, чекисты что-то искали. Соседи коммуналки в коридор не
выходили, делали вид, что спят.
О чем его спрашивали Карен не помнил. Все плыло перед глазами словно в тумане.
Наконец ему приказали собрать вещи. Он хорошо запомнил лицо дочери с
высохшими, размазанными по щекам слезами. И ее глаза. Черные. Большие.
Глубокие. Совсем уже взрослые. Полные ужаса.
Он скороговоркой говорил ей что-то о том, что это ошибка. И что он
обязательно завтра вернется. Пытался даже улыбнуться, прикрывая рукой
выбитый зуб. А она держала его шапку, смотрела и молчала.
Сначала Карен и правда ничего не мог понять и был уверен, что ошибку
вскоре признают и его отпустят. Даже извинятся. Потому что, как не
извиниться. Какой же он враг народа?! Абсурд. Но время шло, а его не
отпускали. В первые дни допросов не было, но уже через несколько дней за
него взялись всерьез.
Как оказалось хозяин квартиры был врагом народа и хотел кого-то
отравить. Карена били на совесть. Следователя интересовало, как долго он
работает на английскую разведку, что он каждый день приносил в дом.
Затем стали интересоваться где находится тайник с ядом. Свою роль во
вражеской группе Карен так и не понял, но все послушно подписал.
Подписал сразу, как только ему намекнули о возможных допросах жены и
дочери.
Вскоре выяснилось, что одной подписи чекистам было мало. Нужна была
какая-то другая важная информация, которую у него пытались узнать.
Вернее выбить.
Ночью Карен ходил под себя кровью. Каждый вдох давался с большим трудом.
Красивое и послушное некогда тело отказывалось подчиняться. Оно
превратилось в большой ноющий синяк. В кусок отбивного мяса. Он
надеялся, что его вызовут на свидание с женой и дочерью, и в то же время
боялся увидеть их в этом месте.
Он умер в камере не дожив до суда. Что-то там в организме отказало. Что
именно так никто и не узнал. Вскрытие проводить не стали. На момент
смерти с него удалось выбить лишь одну фамилию возможного врага народа.
Некоего гражданина Шульберта...
Футбол, политика, деньги и кошечка Фрося